Мир, покуда на нём есть, кому стоять, никуда не сдвинется.
Перемены - это уничтожение всего, что замерло, что старо.
Чтобы сдвинуть мир, необходимо сгореть в костре веков всему, на чём он когда-либо стоял, включая самого тебя.

- Это звучало лучше в голове, - прошелестела Ая так тихо, что её собственные мысли показались громче. "Всегда звучит лучше. Но почему и не оставить? В это время нельзя разбрасываться словами просто так".

Перьевая ручка шуршала и скрипела, и вместе с ней замедленное клокотание, понурый стук, навевающий зевоту постоянством ритма, двигался по навесной мостовой. Цок, цок, цок. Ая не следила ни за чем вокруг. Взгляд её не переходил от человека к человеку, как когда-то, и полузакрытые красные глаза не видели ничего перед собой, кроме матовой поверхности дорогого бункатё*. Вокруг был стук. Стук, стук, этот стук и стук, который издавали каблуки под гэта, вбиваясь в мостовую с периодичностью нудного, уставшего от работы маятника. Но Ая была вне его. Стука башмаков не существовало для неё, как не существовало собирающихся туч или осеннего ветра, холодившего ей спину. Стук был видением на границе между миром её разума и реальностью. А Ая была в самом сердце горного народа тэнгу, но была одна. Одна, одна, одна.

- Записала. Ещё одной страницей больше.

Однако минута отдыха, что должна была начаться сразу после этого, так не наступила.

"Зачем я здесь?" - обратилась к себе Сямэимару. Кто, как не она сама, сможет ответить на какой-нибудь собственный вопрос, если вдруг он у неё появится. Это её прерогатива. Её личное преимущество, в конце концов. Почему бы не ответить? Ответь самой себе, Ая. Минуты идут, и она стоит под густыми сине-лиловыми барханами, называющими себя грозовыми облаками, а ответа так не появилось. Так и не появится.

Ежели всякий иной тэнгу, решивший в сей преддождливый вечер зачем-то прогуляться по воздушным террасам и высокогорным мостовым, посмотрит на Аю, облачённую, как прежде, в порхающее кимоно, он наверняка узнает честную и безукоризненную Сямэимару. Слава её простирается далеко за пределы их народа. Она - украшение этих краёв. Соотечественники проходили или пролетали мимо, воспаряя над ущельем зданий и домов, которым был её любимый город, здоровались с нею, звали по имени и часто улыбались, смотря на неё в последние часы, но она не отвечала им. Мысли её крепились на кончике золотистой ручки. Перед ними была лишь оболочка, зовущаяся Сямэимару Аей; тот гениальный рассудок, что обеспечивает всё племя тэнгу темами для разговоров, забрал и унёс драгоценный бункатё.

Вокруг - бездна воздуха, холодная и млеющая пустота, продуваемая шестью великими ветрами; идеальная лётная погода, пока небо не зажжёт гроза. Ая идёт, понуро и уныло отбивая каблуками ритм, и крылья её опущены и трепыхаются под колыхающими дуновениями. Ей не хочется летать. Ей не хочется и думать о том, чтобы быть этим вечером самой собою - той тэнгу, что будет летать даже в бездне шторма.

Конечно, была этому и достойная причина.

- Госпожа Сямэимару прибыла сегодня, чтобы прочесть лекцию об искусстве журналистики. Отнеситесь с максимальным вниманием, ученики. Это ваша жизнь.

Она ещё слышала их мерзкий голос... не оставлявший ни на мгновение в покое, сливавшийся в одно писклявое и душащее полотно, он давил ей на уши и давил ей на рассудок. Ая молится о том, чтобы выбросить его из головы, но ками гор не дают ей сегодня такого милосердия. В мире нет милосердия вообще, она чувствовала это, ибо этот голос, слепленный из десятков голосов, всё ещё был карканьем совета педагогов - неприкосновенных тэнгу, на методы которых даже Ая не была способна повлиять.

- Мир новостей похож на ветер... он движется всегда к свободе, живёт одной лишь волей, не знает ничего, кроме слова "небо". Хороший журналист, движимый всегда одним познанием лишь истины, должен забыть все слова, кроме слова "правда".

Собственная речь казалась Ае приторной и лживой, осквернённая тем карканьем, которое она возненавидела. Была ли хоть капля той самой полулегендарной истины, к которой она всегда так истово стремилась, в её сегодняшнем вдохновенном выступлении? Она говорила воспитанникам своего народа, будущим тэнгу, не заставшим даже Красного тумана, что начал историю их маленького мира, вещи, которым она посвятила столетия своей прекрасной, дерзкой жизни, и каждое из этих слов, пропитанное призывом "Свобода!", под кулаком их железных воспитателей неизбежно обернётся ложью. Давление, оказываемое ими, можно было сравнить с прессом для изготовления бумаги - чем глубже закручивался нетерпеливый винт, тем теснее и крепче пережималась разрозненная масса шелковицы, клея и крахмала, пока от них, лишённых всяческой индивидуальности, не оставалось уже ни щепотки прежнего; всё становится единым бумажным монолитом. Кто-то скажет, что это прекрасно. Ая не смела отрицать эстетическую красоту изготовления бумаги, однако когда преподаватели в их общегородской гимназии - тэнгу, младше неё в два, в три, в четыре раза - считали учеников неоформленной бумажной массой и позволяли себе делать с ними всё, что они считают нужным, внутри неё разжигалось пламя.

Ая не могла думать об этом больше ни минуты. Сегодняшнее происшествие, героиней которого она невольно стала, окончательно выбило её из колеи. Глядя в бесконечные простора неба, она прижала к груди драгоценную записную книжку и, перевалив ноги за изгородь моста, ощутила под собой будоражащие девятнадцать тё** чистого воздушного пространства. Она сидела на мосту, болтая ногами и ни о чём стараясь не заботиться, но последней вещью, которую ею не было в силах пропустить мимо себя, стало осознание.

"Я не чувствую в нашем обществе свободы. Детей обучают мыслить трафаретами. В их головах выдавливают знаки подчинения и рабства."

"Кто прекратит это?"

Глубоко вздохнув, она прокатила ручку меж продрогавших пальцев и записала в бункатё самые главные слова:

Если я хочу изменить мир, уничтожить его придётся мне. Хватит ли моих новостей, чтобы это сделать?

*Бункатё - "Альбом литературных соцветий", записная книжка Аи.
**Тё - мера измерения расстояния, примерно соответствующая сотне метров.

- Сегодня я пришла ко мнению, что нам нужен свободный вечерок, - говорила Ая беззаботно, упиваясь азартом, как умелый лицедей, - Отпустят ли тебя сегодня на часок пораньше?

Витало и едва гудело некое блаженное спокойствие в той предгрозовой поре, которую она избрала для визита к драгоценной, одарённой мехом дорогой подруге. Воздух становился всё острее и колючее, и закат, наполовину сокрытый холодным лилово-чёрным небом, дотянулся до них последним всполохом золотого ветра.
Была особенная прелесть Ае видеть белую шёрстку Момидзи, озарённую лучами солнца так, словно светящаяся пагода, возведённая вокруг неё светилом, показывала святость благодетельной волчицы.

Благодетельная волчица могла ответить Ае "нет", но ни одна ворона не позволит себе терпеть такое обращение.

- Ая-сан, - говорила она в ответ, - При всём уважении, мы, белые волки-тэнгу, не имеем ни морального, ни фактического права покидать свой пост. Ты знаешь это ещё более меня. Пожалуйста, не провоцируй гнев тех, кто выше тебя по старшинству.

- Момидзи-тян, - ласково улыбнулась наглая ворона, - Ты знаешь ещё более меня, что я не покину тебя настолько просто.

Они глядели друг на друга - трёхцветная и белая фигуры, рубиновые глаза блестяще перемигивались в сумеречной тьме, и лиловые шорохи и вспышки, говорившие о приближавшейся грозе, лениво переливались где-то в небе другой реальности. Реальности, в которой Ая согласилась бы принять поражение в дуэли слов с волчицей.

- Ая-сан, - говорила белая волчица, - Если тебе в самом деле решительно желается нарушить все писаные и неписаные правила нашего сообщества и подставить меня, командира патруля белых волков-тэнгу, в это важное дежурство, то я, в свою очередь, не желаю иметь с тобою никаких сношений.

- Момидзи-тян, - сверкала глазами улыбчивая Ая, - Я желаю похитить тебя, а не планировать с тобою бунт или восстание. Похищенный не может быть виновен в том, что стал целью похитителей. Особенно... если это такая красивая молодая девушка, как ты. Если бы это ты похитила меня, то попала бы в опалу. Но если похищу тебя я, то ты герой и мученик.

- Ая-сан, так...

- Остановись и замолчи, пока я смотрю тебе в глаза.

- Ая-сан...

- Ничего не желаю слышать. Полетели, Момидзи, полетели!

- Ая-сан!

- Приближается гроза, дорогая Момидзи, дочь Инубасири, и прав будет только тот один, кто опередит её, стремглав навстречу буре!

Ая пуще прочих имела представление о том, как работает патруль белых волков-тэнгу. Всякая защитная организация есть круговая порука. Момидзи, будучи капитаном целого отряда, почётным авангардом божественных псов неба, всегда имеет в обозрении товарищей, за которых ответственна собственною жизнью, а они всегда имеют в обозрении её.
На что могла быть похожа картина того, как самодовольная, вдохновлённая, оскалившаяся в порыве адреналинового чада птица тащила за рукав прославленного капитана патруля, задорно размахивая крылышками? Для такого случая Ая полуприспустила их, чтобы не мешать крыльями Момидзи, и от этого выглядела вдвойне забавнее для любого из тэнгу-наблюдателей. Ей нравилось привлекать внимание. Она хотела, чтобы на неё смотрели.

Дисциплина? Долг? Честь? "Момидзи упрямствует, когда до конца её смены осталось в пике полтора часа! Я проклинаю эту проклятую грозу, которой не могу управлять вполне, как бы ни махала веером, и если бы не она, то честно прождала бы подругу всё это законченное время, но я хочу увидеть её улыбающейся! Я хочу, увидев её собачью счастливую ухмылку, чтобы заглянуть в зеркало и увидеть улыбающейся уже саму себя..."

Момидзи, Ая знала в глубине души, сопротивлялась лишь для вида. Момидзи знает, что Ая понимает её дисциплинарную дилемму. Но кого это волнует? Разве кого-то беспокоит то, что могут создать полтора часа отсутствия капитана смены на посту? Ведь, конечно же и разумеется... её божественные псы не пропустят никаких посторонних без её надзора.

"Ничего не случится", - радовалась Ая, - "Сегодня только мы и Момидзи. Никто не помешает нам."

Попутный ветер трепетал им в спины, отдалявшиеся всё далее от города. Дыхание ночи щекотало Ае шею.

В действительности, можно было и вздохнуть, и закричать, и врезать в стену дурнявой головой, раскидывая перья по татами и липким деревянным столикам, но уже ничто бы не сумело изменить суровой правды жизни. Сямэимару обнаружила, что в выпивальнице закончились места вокруг центрального источника.

- Ни разу за всю мою карьеру не видела я того, чтобы у вас могли закончиться места, - громко и непременно, безусловно приправляя театральными жестами, возмущалась Ая, - Заставьте потесниться этих клушек - у них газета провалилась в днище рейтинга ещё сезон назад, расстелите нам ещё татами, выгоните каппа - сделайте что угодно, но не дайте себе потерять деньги, предложенные вам самым честным журналистом.

Хотя её возмущение было достаточно громким для того, чтобы привлечь внимание нескольких оголтелых каппа, играющих недалеко в какую-то из бесчисленных вариаций го, не похоже было, чтобы невменяемая птица хоть как-либо их заинтересовала.
В конце концов, в крохотном помещении, являвшим собой главный зал "Рисовых источников", шум стоял такой, что её вороньи вопли не долетали от хозяйской стойки и до ближайшего угла.
- Ая-сан, ты ведь не всерьёз? - потянула её Моми за рукав, - Нельзя просто так кичиться собой в подобном месте...

- И я вновь повторяю, - по слогам произнёс краснолицый тэнгу, толстый и размалёванный, будто китайская пороховая бочка, - Что здесь мест нет. Обернитесь вокруг и сами посмотрите. Никаких мест. Ни угловых, ни задних, ни передних. Что уши вытаращила, Сямэимару? Что глаза развесила? Будешь брать что-нибудь другое или?..

"Я хочу выпить, чтоб тебя, и что-нибудь приличное, а не то, что подают в других комнатах сакая."

Раздражение, накопленное за день, разрывало Аю на куски. Безумные красно-золотые волны, лиловые и фиолетовые бомбы, бесконечные потоки пламени, что испепелят мельчайшую частицу всякого посмевшего встать на её пути, вот-вот были готовы материализоваться подле неё, и самые великие ветра, повинующиеся ей по первому же зову, смели бы с лица Гэнсокё этот жалкий паб, пока она бы стояла и дрожала, смеясь, как пламенный флюгель на плавящейся свечи.

Минули десятилетия с того момента, когда, как сейчас, кипящий адски-алый гнев залил её душу, не оставив внутри более ни сгустка добродетели, в последний и ужасный раз. Это был момент для того, чтобы вздохнуть и проморгаться, впитывая тонко летучие эфирные пары, или для того, чтобы решить дать волю внутреннему зверю.

Момент так близок...

- Я пришла ко мнению, что вы абсолютно правы, Тэндзо-сан.

Даже не оборачиваясь, она чувствовала на себе блеск глаз недоуменной Момидзи.

- Вы старше меня, - говорила Ая ровно, - И именно сейчас я прочувствовала это, как никогда доселе. Прошу меня простить.

Огненная ярость сверкала в пламенных очах.

- Мы возьмём два места в Комнате полусвечей.

...но ей пока не настало момента, чтобы вырваться.

- Быстро вы, - в переливающемся обертонами голосе древнего, как свет, краснолицего тэнгу-сакадзукури Ая различила и довольство, и нескрываемую желчь, - Не хотите, чтобы вам кто-то мешал?

- Может быть, - ответила Ая не раздумывая, - Может, мы хотим обсудить материалы для статьи, пока разговляемся сакэ. Может, что-нибудь иное. Вот деньги. А нам давайте ключ.

- Я не верю, - кашлянув, посмотрел на неё Ямабуси Дзэндзо, - Что Будда одобряет это. Я бы дал вам место здесь, лишь бы не пускать туда.

- Времена Будд давно прошли. Боддхисатва канул в пустоту, где ему и место. А сакэ - нет. Ключ в Комнату полусвечей, пожалуйста, и побыстрее, потому что ноги затекли.

В побагровевшей руке Ае серебряные заклепушки, выступавшие монетками - моммэ, она вспомнила, это всегда моммэ, как и двести лет назад, - показались почти что ледяными. Но вот мгновение исчезло, и звеня бойко и задорно, будто радуясь тому, что от осатанелой птицы они перешли к надутой красной бочке, монетки покатились по кленовому столу. "Мне нравится клён", - промелькнула мысль у Аи.
"А ещё мне нравятся благовония и полумрак", - целенаправленно подумала она, когда взяла во владение золотистый ключик.

Короткий путь, проходящий через лежбища опьяневших тэнгу и фонтаны с нектаром, ставшим средством причащения, был знаком Ае наизусть. Ей совсем не хотелось признаваться, что она проходила по нему так много раз, но разве есть что-то плохое в маленьких девичьих секретах? Увы, Ая не знала, разделяет ли и её подруга такое настроение. Она не видела лица Момидзи все те несколько минут, что они пробыли на территории сакая. Чувствуя гнев, раскалываясь от смущения, вызванного происшедшим, она боялась заглянуть в глаза подруге и найти в них не поддержку, а негодование - и это Ая-то, никогда не чувствующая стыда даже в присутствии тех, про кого писала статью за статьёй, ретиво стремлясь к правде.
Но сегодняшний день отличался от других.

Если сравнивать, место сегодняшнего дня в её жизни было уникальным. Целые месяцы Ая не чувствовала самой себя в волнениях подавленности, вихрящейся, как ледяной буран, неуверенности в жизни. Депрессия сковывает и останавливает все эмоции, поняла она ещё давно. Сперва Лапислазули и то чёрное признание, что впервые за всё время заставило Аю бояться за свою газету, затем Матара, от которой не сбежишь даже на край света, когда ей захочется с нею расквивататься... отмена Бумбуммару, что возобновил еженедельник не более полугода назад...
Ветер низводит целые луга до горестных пустынь быстрее, чем Ая вновь научилась что-то чувствовать. Последний год был адом для неё, и что и говорить, если всё, что останется по его итогу, будет едкое и ядовитое страдание?
"Умерь свой гнев, и сама вдруг обнаружишь, каким прекрасным расцветает мир. Я успокоилась. Может быть, сегодняшний день не закончится так плохо, как я думала пару минут назад."

- Ах да, Комната полусвечей, - Ая улыбнулась, поворачиваясь к Момидзи, - Любимое место Хататэ, как ты помнишь. Наверное, полумрак, теснота и влага подходят ей более всего.

- Никогда не любила его так, как вы... - отвечает Момидзи, - Благовониями пропитается любая одежда так, что не отстираешь.

- А духа́ми сакэ нет, что ли? Давай, ты первая!

Мельчайший закуток, напоминавший больше грот, чем комнату в традиционном японском доме-сакая, назывался Комнатой полусвечей. Находясь чуть ниже, чем все другие частные пространства "Рисовых источников", она стояла полуопущенною в землю и точно так же полузатемно, как будто благовонные свечи-огоньки, закреплённые здесь ворожбой, освещали комнатушку куда меньше, чем должны были. Вокруг неглубокого, в полтора человеческих роста, колодца, над которым едва ощутимо вилась дымка хмеля, возлежали вдоль стены лавочки из тростников. Менее всего они предназначены для того, чтобы на них сидеть.

Чуть в стороне, за стенкой, стояла крошечная душевая с водами, подаваемыми из подземного бассейна.

- Ах, так давно не виделись, - пролепетала Ая, расстёгивая пояс. Воздушный наряд её опустился, как пробитое распушенное облако, и вскоре, омыв прохладными струями тело, обнажённая и очищенная от всякого мирского, она медленно погрузилась в блаженную ванну подогретого сакэ, - Странно, будучи созданьем неба, так любить вянуть в этой яме.

- Может быть, ты гриб?..

- Может быть и да. Порою чувствуешь потребность перестать быть тем, кем ты являешься.

Момидзи сурово хмыкнула. Очевидно, она не разделяла подобных еретических идей, и менее всего Ая желала сейчас спорить. Вскоре она почувствовала волны, расходящиеся по бесконечному источнику сакэ, и закрыв глаза до этого, лениво приоткрыла один сейчас, чтобы посмотреть.

- Хм-хм. Уже дегустируешь? Этот сорт мне никогда шибко не нравился.

Свернув ладони лодочкой, полураздетая Момидзи зачерпывала волшебную воду из источника и раз за разом довольствующе впитывала. Дорожки бледно-молочной жидкости текли по великолепно сложенному телу боевой волчицы, мгновенно поднимая Ае настроение.

- Присоединяйся. Температура в самый раз.

Буль-буль-буль. "Да ей понравилось! Странно, что я привела её сюда, но до сих пор не сделала ни одного глотка..."

Не время медлить. Короткий вздох - и по она по голову в шелковистом и липучем сакэ, поглощая его, будто насос. Сравнение пришлось ей по вкусу и оказалось более чем справедливым: очень скоро ей пришлось показаться на поверхности, потому что плечи, что были спрятаны до этого под спиртом, вдруг оказались выше уровня волшебной жидкости и немедленно прозябли. Придётся ждать теперь, пока ванна вновь наполнится.

Момидзи до сих пор стояла на деревянных досках пола, размахивая хвостиком. "Белый идёт белому", - рассмеялась Ая, - "Надеюсь, в сакэ не будет шерсти". Её крылья давно покоились внутри спины, вновь ожидая часа, когда смогут полностью раскрыться.

- Я не уверена, что ты закрыла дверь... - Момидзи оглянулась, будто услышав нечто странное, - Вдруг кто-то к нам зайдёт?

- Только самые законченные пьяницы выбирают эту комнату для отдыха. Увы, пьяницам в это время суток делать тут совершенно нечего, и как итог, нам нечего бояться.

- Я вижу здесь не одну, а целых двух пьяниц, - критично заметила волчица, окуная ножку в жидкость.

- А я в этой темноте не вижу никого, кроме тебя...

Даже отсюда, потягивая мерно усладу пряных благовоний, по уши в сакэ, которым Ая наслаждалась сквозь нелюбовь к этому сорту дзюммаи, она могла услышать первые раскаты грома. Здесь, в этом приятном уголке, им не страшна гроза. Вновь и вновь окунаясь с головою в зачарованную рисовую жидкость, они полностью растворились в пространстве ароматов, вкусов и вишнёвых, разгорающихся пунцом щёк. Они предстали на пороге прекрасного хмельного рая, не ожидая уже когда-нибудь его покинуть. Но здесь, где время течёт так медленно, что минуты плавятся и растекаются, им больше не надо думать о былом. Здесь они полностью свободны.

Отредактировано Syameimaru Aya (2020-06-17 20:52:59)

Всего одно живое существо способно перепить могучих тэнгу. Проклятое, ненавистное людьми и презираемое прочими ёкаями, существо это столетия назад и по сей день известно в первую очередь двумя вещами - владычеством над установленными тэнгу и горячей, сумасбродной, нерациональной, лунатической, безумной и сумасшедшею любовью к алкоголю. Конечно, единственный алкоголь, который с регулярной частотой возможно производить на Японских островах - это сакэ, и существо, или, вернее, существа эти отметились пристрастием именно к нему. Даже если всё, на что они по природе собственной годятся - это распитие сакэ, такие закоренелые любители, - нет, не любители, а истинные профессионалы в употреблении его, - как тэнгу, не были способны победить их ни в этом, ни в чём-либо другом.
Речь не может идти ни о ком ином, кроме как об óни. Порождения инфернального огня, чудовищные злые духи, установили своё давнее владычество над тэнгу, можно сказать, по одной единственной причине - óни были лучше в выпивке. Для общества, построенного вокруг искусства уничтожения рисовой воды, вековое мастерство óни было потолком недосягаемости, и стремящиеся покорить всякую вершину тэнгу, не видевшие жизни без высот, поклялись им в верности и впредь вечно хранили уважение, уже не силясь позабыть о том, какая твердь их сдерживает, какой ужасающий лимит душит и заставляет их, рождённых для полёта, копошиться в грязи. Они подобного лимита не имели. Óни способны пить без окончания.
Может показаться, что в этой истории поражённые без чести тэнгу - неудачники, обречённые вечно влачиться позади своих бывших подземных властелинов. С некой точки зрения... так оно и есть. Но был ли за всю историю уже человечества, также отметившегося самыми разнообразными и удивительными достижениями, хоть один храбрый индивид, сумевший выступить в алкогольном поединке с тэнгу и выйти оттуда победителем? Кто вообще знает, сколько способны выпить тэнгу, оставаясь на ногах, пока тысячи людей под ними будут стонать и мучиться в чудовищных тяжбах опьянения, и каждый хмельный их угар или наступившая горячка, насылающая демонические, под стать óни, ощущения Страдания, станет жутким эхом отзываться на довольные и сладострастные глотки быстрокрылых дьяволов?
Ни одно живое существо не перепьёт намеренного опохмелиться тэнгу. Но ни одно существо вообще никогда не перепьёт никого из óни.
Ответ на вопрос выше таков, что лимит тэнгу - приблизительно сорок трёхлитровых вёдер среднего по крепости сакэ, после чего они, насладившиеся вдоволь, впадают в полную прострацию, напоминающую спячку и длящуюся половину дня - такова функция их организма, стремящегося предотвратить похмелье. Печень тэнгу растворяет вино, сакэ, пиво или водку почти что без остатка, и только чистый спирт способен вызвать у неё какие-либо затруднения. И если от алкоголя не остаётся почти что и следа, даже воды, не бывает и вредных последствий, вызываемых им.
Но откуда же, в таком случае, приходит опьянение? Ответ на этот вопрос кроется в самой природе тэнгу как ёкаев. Будучи существами, поддерживаемыми энергией духовного, они из чистого ничто способны синтезировать практически любое вещество внутри себя; однако как люди не способны заставить себя быть счастливыми, тэнгу не способны почувствовать игристое блаженство опьянения без стимула.
Таким стимулом для них выступает сакэ.
Благослови сакэ, о небесный бог.

- Но я уверена без меры, что букету самую малость недостаёт грибного. Ты знаешь... близость к земле, раз уж мы сидим в этом колодце, требует чуть более автохтонного* подхода.

Ая говорила без умолку, как это у неё в почёте, и редко давала Момидзи место, чтобы вставить комментарий. Это её день. Она возьмёт его полностью и насладится им без краю, не давая дорогой подруге даже капельки сакэ больше, чем требуется ей, великой журналистке. И всё же, ощущая всё теснее накатывающее на неё сонное блаженство, она, разгорячённая и красная, как длинноносый тэнгу или свежесваренный японский рак, глубже и глубже утомлялась подобными и бывшими до этого не раз монологами, где она говорила обо всём во круг и ни о чём одновременно с этим.

Момидзи всё это время глядела на неё, и в её глазах Ае виделось родное тлеющее небо.

- Последнее слово, Ая-тян... - ласково прошептала ей волчица, слизывая сакэ с белого предплечья, - Я не совсем поняла его. Это вэньянь**?

- Нет, на вэньяне это будет ндженъ***... то, о чём я говорю - это почва, это земля, это наш сам мир...

- Не совсем тебя понимаю, Ая-тян... - говорила она мерно и глубоко дыша, - Но мне нравится, когда ты рассказываешь что-то новое или неизвестное мне. Может быть, вам, воронам, повезло летать так далеко...

Ая расплылась в хитрой улыбке. Ей нравилось вгонять в краску окружающих и ещё более нравилось, когда в краску вгоняют уже её саму.

- Тогда вот тебе, - медленно и томно изрекла она, - Другая тайна. Надеюсь, она тебе придётся встать.

- Да-да-да?.. - в полумраке контуры Момидзи, наклонившейся поближе к ней, виделись Ае резко, контрастно и неизведанно приятно, как маячащий в отдалении сладостный фантом несказанного.

"Чего она ждёт? Нет, это не может ведь быть то, о чём я думаю?"

Секунда перед следующим словом протекла, подобно морю вечности. Морю тёплого, нежащего кожу сакэ. Молчание длилось столетия, и предвкушении неведанного, читающееся в вымазанных рисовой водой губах Момидзи-тян, памятным и тайным отпечатком осталось в глазах Аи. Как фотоплёнка, промытая и разом воспроизведённая на дне розовато-красного океана. Она улыбалась... и зачарованной сей улыбкой Ая молвила.

- А известно ли тебе, как в древности готовили сакаи****?

Мир перевернулся. В один миг Ая почувствовала и облегчение, и лёгкую, колющую боль, которой совесть напоминала ей о том, как нехорошо обманывать друзей и близких друзей, которые лишь самую малость ближе, чем обыкновенные друзья, заставляя их поверить в то, что эта близость больше, чем есть на самом деле. Но Момидзи так и взирала на неё с бесконечным интересом, очи праздничные, яркие, ланиты огненно-сияющие... Если бы она была послушным пёсиком, и глаза её в эту минуту напоминали те, которыми гордилась бы доблестная сторожевая или гончая, она виляла бы хвостом от радости. Она испытывала счастье, находясь так близко к Ае, и причины этого счастья были очевидно выше, чем от простого и безразмерного употребления сакэ. Она ощущала... неразрывные духовные узы между ними. Узы, что отпечатались в то мгновение на фотографических зеницах Аи.

- Был когда-то способ, ещё даже до моего рождения, готовить сакаи без грибного ферментирования. Это, знаешь, сложный, трудоёмкий способ. Давным-давно и у нас тоже не было рисовых червей. Наше племя в горах тогда испытывало острую нужду, и старейшина Тэмма-сама устанавливал смены для работников, задействованных в его приготовлении. Значит, это было так. Необходимо было сперва хорошенько разжевать...

- Ая-сан, - подала голос Момидзи. Это не был более голос влюблённого отрока, встретившегося с возлюбленной под сенями лунных бликов. Впервые за ту дюжину минут, что они провели вместе в одной ванне, в нём послышалась... серьёзность, - Кто-то идёт к нам.

Острые уши тэнгу напряглись.

- К нам? - она слушала воздушные потоки, знакомые ей с детства, но воздух в парильне был уж слишком, слишком спертым, чтобы услышать в нём хоть что-нибудь... - А как ты знаешь, что?..

Короткое, едва ощутимое мыслями касание. Так элегантно в повседневности способны двигаться немногие, но у тэнгу совсем другой почерк.
Вздох...
И резкий выпад, громкий стук и тяжкий всхлип двери, открытой стремительным толчком или ударом.

- Прошу прощения... за вторжение.

Ая не развернулась в сторону вошедшей. Гранатовые бусины её неотрывно и сосредоточенно всматривались в черты лица Момидзи: давай же, Моми-тян, покажи хоть что-нибудь, дай мне догадаться обо всём по-твоему лицу! Не может быть подтверждения яснее или лучше, чем волнение, что возникнет в молочных контурах сторожевой волчицы.

- Хм... - улыбнулась Момидзи странно интригующе, - Ая, а ты ведь её знаешь...

"Не может быть. Пожалуйста, только не это... почему? Зачем именно храмовая жрица?!"

Одно точное движение, и гранатовые бусины взирают уже на вторженку.

"Почему... почему у Рэиму-сан волосы ультрамаринового цвета? Нет... нет!"

Прелестная фигура, без всякого стеснения обнажавшаяся перед ней - кусок одежды за одеждой, с каждым мгновением приоткрываясь более, - была чистым загляденьем. Лишь избранные достойны увидеть красоту столь ярких и небесных принципов, закалённых тысячелетиями праведности и украшенных целыми столетиями избранной огранки. Девушка, что стояла перед ней, давно покинула всякие границы измеримой словами красоты.

Черты, что содержала в себе волшебная пришелица, были чертами самого Будды или Бога неба.

"Прекрасна... она попросту прекрасна..."

Ая не выдержала этого. Ая приоткрыла рот от шока. Ая, которую не удивить и ками-кадзэ*****, смотрела на её небесные черты, будто это было само зерцало святости, и воистину ведь, в мраморной до безупречности эстетики каррарской коже, в китайском фарфоре белизны её отражалось само время. В это мгновение щёки Аи стали чуть пунцовее, чем были до этого, и чтобы скрыть это от Момидзи и самой себя, она немедленно нырнула в драгоценный золотой бассейн. Були, були, були-були-буль...

Лишь избранные достойны увидеть красоту, порождённую небесами рая.

"Хинанави Тэнси. Я неоднократно восхищалась твоим стремлением создавать мне материал для новостей, твоей храбростью и самоотверженностью. Возможно, я видела в тебе себя не раз... но во славу всех богов небес, чьи имена я даже вспомнить не могу сейчас, почему, почему ты здесь именно сейчас? Погоди. Погоди. Я хочу посмотреть на тебя ещё раз. Мне это не повредит. Хочу."

Вынырнув, Ая бешено, как ворон, кинулась искать Тэнси в полутемноте ароматических свечей. Голова её начинала пухнуть, и разомлевшее от горячего хмеля розовое тело совсем чуть-чуть накренилось - лишь совсем чуть-чуть - вперёд, не способное выдержать баланса. Тэнгу никогда не теряют ощущения баланса.

"Я растекаюсь... а ведь ещё только самое начало. Момидзи, пусть твой хвостик даст мне сил." Не самый худший талисман в отсутствие других, конечно.

Но небожительницы уже не было на входе. Лишь её одежда, самую чуточку помятая, покоилась величественно на бамбуковой скамейке рядом. Открытая до момента настежь дверь стояла закрытой крепко и решительно.

По взгляду Момидзи Ая поняла, что она сейчас будет говорить:

- А как...

- Ничего не говори, Инубасири-тян. Предоставь всё мне. Начинается новое интервью, симпозиум; мы все - его участники, а бесподобная Хинанави Тэнси, польстившая нас в этот славный вечер, будет и его организатором, и опрашиваемой в одном лице.

Холодный воздух, добравший до них из-за двери, исчез без малейшего следа, нагревшись над спиртовыми парами драгоценной жидкости. Почти неслышно капал душ за каменною стенкой, и довольная Ая в первый раз за много месяцев вновь почувствовала то единственное, то самое на свете главное, что поддерживает её вечное существование ёкая, живущего ради работы - бесконечную азартность творчества.

"Я люблю... люблю её! Хинанави Тэнси-сама, дай я тебя расцелую! Я поняла, что это не случайность. Я чувствую это так, как сакэ вокруг себя. Если такой игры ты желаешь, раздеваясь прямо предо мной... давай же поиграем вместе, Тэнси-сан."

*Автохтонный - с др. греч. "принадлежащий той же земле". Ая использовала схожий термин на древнекитайском, показывая увлечённость древней западной философией, однако древнекитайский смысл понятия ближе к "рождённый в той же почве", чем в доступном и более привычном нам языке Эллады.

**Вэньянь - классический китайский литературный язык, радикально поменявшийся за столетия существования. Ужасно архаичный, ужасно сложный, он был когда-то необходим всякому образованному человеку в феодальной Японии. Тем не менее, он весьма моложе древнего китайского.

***Нджэнъ - "почва" на вэньянь. Транскрипция дана крайне приблизительно.

****Сакаи - среднеяпонское название сакэ, бытовавшее приблизительно с VI по XII века н.э.

*****Ками-кадзэ, или камикадзе - это Божественный Ветер, призванный жителями небес, чтобы спасти Японию от варварских захватчиков-монголов. Чудовищный шторм дважды уничтожил флот монголов, и более они попыток высадиться на Островах не предпринимали никогда.

Отредактировано Syameimaru Aya (2020-06-20 01:14:35)

Она оглянусь, и смеясь и улыбаясь, обнаружила себя стоящей на горе. Это был самый разгар роскошного осеннего полудня, украшенного киноварью и благородной медью, минутами, когда под солнцем так же горячо, и листья искрят так же ярко, как загорелым летом, и короткие тени смыкаются и пляшут подобно разноцветному даммаку, выражая то главное, за что ценила Ая осень - её поразительное искусство как художника. Были времена, когда и тени не были тенями, а ветвились по земле подобием плащей, огненно-небесных хоро* или соломчатых мино**: тени были отражением предметов, а не следом их пребывания под светом, и как любые отражения, выдавали реальность даже самой незаметной, истинной сути предмета. В тот сияющий полудень, когда Ая, беззаботная, как никогда, прыгала по листьям и щебетала с птицами, цветная тень находилась прямо позади неё, будто сейчас любимая записная книжка, и каждый раз, когда ей желалось посмотреть на прекрасную себя, она довольно улыбалась и простирала взгляд к рыжеющей земле. Деревья плакали, когда листья опадали с них, но это было красиво, и Ая, такая же великолепная, как пёстрые клёны подле вихрящегося кимоно, что едва касалось воздушного девичьего тела, глядела на собственное светлое лицо и улыбалась.

Почему...

Почему в наши годы тени до того темны?

Я не помню, чтобы в моей жизни был год ещё мрачнее. Конечно, тяжело быть долгожителем и вести учёт всем событиям, выпавшим на твою долю, но никогда... ни разу я не пребывала на подобном дне существования.

Столетия Ая ведёт образ жизни журналиста. Тень, которую она отбрасывает - её прошлое и будущее, где нет места сомнениям, горечи или укорам. То, без чего она себя не представляет, то, что вечно лежит подле неё, где бы ни была она - это горделивая душа её, которую не сломить штормам или бурям. Вновь и вновь она отправится в полёт, чтобы искать великую сенсацию, и каждый раз воля творчества, ведущая её вперёд, окажется для неё светочем пути исключительного счастья. Моя газета никогда не предаст то, на чём стою я, и чтобы подарить Истину моим читателям, я не пожалею себя и своих сил - никогда не пожалею.

"Я не видела, чтобы Истина, эта непоседливая птица, кружила над Бумбуммару в последние года, однако. Каждый раз, когда я думаю об этом, я сомневаюсь в самом том, что была безукоризненно честна всё это недюжинное по нашим меркам время... а была ли я чиста когда-либо вообще? Или всё, чего касались мои пальцы - печатная машинка, кисть или же клавиатура - проделки лунариан, манипулировавших мною?"

И вопреки её желаниям, каждый раз тень Аи натыкается на непроходимую преграду - камень преткновения для вольнолюбивой птицы. Была ли она когда-либо свободна... или же это лунариане, кто полвечности держали её свободу в кулаке?

"Я не видела свободы в людях вокруг до момента, когда познакомилась с Хинанави Тэнси."

Ая более не кружилась на солнечной горе, опоясываемая каскадом жёлто-красных листьев. Она перестала быть правдивым журналистом, которого знала столетие до этого. В недели ужасного самокопания, что вырывало куски души её, замещая их могильной грязью, она создавала себя заново, по образцу тех, кого считала для этого достойными. Тэнси-сан была... неудержимой молнией, и Ае льстило сравнение себя с ней. Она не отказалась бы принимать с ней одну ванну за другой, чтобы как можно острее и слаще чувствовать промелькающую близость между нею, бурей, и ею, яркой молнией. Там, где людишки увидели бы нечто грязное, она чувствовала духовное любование и единение. Сущность небожительницы мелькала перед ней яркими картинками, и смотря вглубь них, она вновь видела цветную тень у себя под боком.

Они ютились в колодце, служившем сосудом для подогретой сладкой жидкости, прижимались порою друг к другу липкими жаркими телами, лелеяли воображение ехидными ремарками и тлеющими взглядами, но так горячо Ае было не из-за близости к двум прекрасным девам и не из-за сакэ, целыми вёдрами растворявшегося внутри неё без следа. В их сегодняшнем общении был момент некого доверия, что соединяло каждое их действие волшебною уздою ровно до момента, пока сами они не переставали существовать вне этих пут сознания. Они могли не знать друг друга с Тэнси близко, но видели в себе отражение друг друга. Два назойливых, невообразимо раздражающих покорителя небес.

Тэнси была почти всем, что любила Ая в жизни. Чтобы стать Аей, ей потребовалось бы всего одно - желание писать личную газету.

Но чтобы писать газету в будущем, самое главное, что потребуется Ае - это безукоризненная честность. Тэнси никогда бы не дала ей этого.

И потому, заглянув в себя, заглянув в пылающее ностальгией прошлое и цветную тень, стелющуюся по осенним склонам гор, Ая улыбнулась практически печально, и улыбнувшись, произнесла единственно то верное, что могла посчитать долгом сообщить:

- Я восприму любую информацию и направлю её на благо своего читателя, пока она содержит в себе Истину. Но пока я не вижу истины, быть может, нам остаётся только выпить.

Она не была совсем уж депрессивна, разумеется, в том, как произнесла это. Обречённость, фатализм ли, которые могли возникнуть на почве раздражения у тэнгу - ничто по сравнению со страстным желанием забыться на дне миски для сакэ. В этот раз, пожалуй, чуть более буквально. Вот Ая говорила это... и вот она уже ныряет в сияющее белым море, довольно булькая на дне его.

Ей слышно было, как Момидзи прошептала нечто торжественно-приятное и вежливое, подобно таковому: "Прошу, пробуйте ещё, Тэнси-сама" или "Смысл сакэ в том, чтобы его пить" - хотя последнее, подумалось Ае на мгновение, больше подходило таким исполненным мудрости словам, как её воронье карканье, а не завываниям белой, будто снег, волчицы. Когда она вдоволь напилась на этот раз, а запас воздуха в груди, практически нескончаемый у тэнгу, довольно попружинился о наполненный желудок, Тэнси только-только завершила обмен любезностями с Момидзи. А может быть, она специально ждала Аю, чтобы сказать что-нибудь прямо ей в лицо? "Заставит немного подождать, эта прекрасная девушка с Небес. Однако это повод додумать окончание той истории про приготовление сакэ, которую мне так грубо оборвали".

Небожительница ухмылялась широко и искренне, вальяжно и даже чуточку надменно накренившись в сторону двух тэнгу. Она смотрела на Аю, будто желала её съесть.

- И правда! - констатировала она рубяще, сплеча, - Я не та, кто станет отказываться от предложения выпить, наподобие такого.

И так же рубяще, так же стремительно и смело, как и всё, что она когда-либо творила, Тэнси погружается в сакэ. Спустя мгновения в Комнате полусвечей не слышно ничего, кроме поистине царственных глотков - такими бы гордились сами воины из легенд древнего Среднеземелья***, где царственные ваны**** имели силу, подвластную богам, а девушки - красоту самого Неба.

"В Хинанави-сан всегда чувствуется нечто из подобного..."

Она не была под слоем сакэ слишком долго, правда - очень скоро уровень его понизился, ведомый одним лишь законом оборотности и тщетности всего в сем предметом мире, и Тэнси неизбежно вынырнула, осознав, что с её усилиями они скоро останутся и трезвы, и голы одновременно. Сакэ лучше скрывало контуры их тел, чем всякая вода.

- Тэнси-сан... - говорила Ая, раскинув руки на краю бассейна, будто самые длинные из крыльев, - Знаете ли, нет, но я люблю наш мир информации. Он похож на ветер, и тэнгу - вечно покорители его. Всякий из нас, и вы же в том числе - слабенький поток - что-нибудь возьмёт и скажет, и уже через пару дней эта новость изречённая может стать тайфуном, который разнесётся по всем кругам земли. А иногда ветер, бывает, растворяется со временем, а новость, заключённая в нём, становится похожей на неправду или выдумки. Злейший враг неправды, чтоб вы знали, вовсе не правда как таковая, а выдумка. Ложь - это искажение истины. А выдумка - новая истина, которой никогда на самом деле не было, и она замещает собой то, что правда истинно...

Было благородное внимание в том, с каким замечательным молчанием Аю слушали её сегодняшние компаньоны. В этом месте невозможно перенапрягаться. Быть может, даже Тэнси, душа которой принадлежала горнему, здесь станет чуточку спокойнее. Быть может, даже обесточенная Ая обретёт блаженство здесь. Ей бесконечно приятно было осознавать, что слова, произнесённые ей тут, останутся с сегодняшними подругами по случаю навеки, и может быть, повинуясь этому течению, Момидзи дополнила их кратким заключением:
- Ае-сан очень хорошо. Этот бассейн всегда был её любимым местом.

- И вовсе он не был никогда моим любимым!***** - всколыхнулась Ая, - Мы, тэнгу-журналисты, гонимся за качеством, а не количеством. А сакэ в таком количестве теряет свою стоимость, как песок посреди пустыни.

Конечно же, это не могло быть правдой. Но даже Ая пока недостаточно смела, чтобы самой себе признаться в том, что наслаждается каждой секундой, проведённой в разогретом алкоголе с двумя этими прекрасными созданиями. Увы, недоуменный взгляд вороны был сыгран так великолепно, что даже непреклонная обычно Момидзи как будто даже и опешила, и картинка-заглядение, в которой они существовали, медленно и неизбежно возвращалась в суровую и иссушающую реальность.

Внутри Аи свербило чувство, будто Тэнси хочется прервать её и сказать что-нибудь своё. Пока это она здесь журналист, а не небожительница... ей нельзя было позволить это сделать.

- Тэнси-сан... - пропела Ая с улыбкой, способной обескуражить честностью даже португальского матроса в тысяча пятисотые, - А знакома ли вам история того, как тэнгу научились делать сакэ? То самое сакэ, которым мы с вами наслаждаемся сейчас - это урожай целых веков старательного и неприглядного труда, и пожинать его - значит вспоминать тысячелетия истории, в которой, увы, позабыто худшее.

Ая жаждала рассказать эту историю. Было ли что-то, что может теперь остановить её?

- Разговор в этом ведь и заключается, - говорит Тэнси будто сонно, с прищуром, - Один рассказывает что-то интересное другому. Сперва ты расскажешь мне что-то интересное... а потом и я тебе...

Возникает чувство, будто она что-то подразумевает этим всем. Что-то... необычное. Я всегда рада вернуться к работе, разумеется, но мы не готовы пока переходить к ней настолько спешно!..

То была совсем не словесная дуэль - но рыбалка, в которой Тэнси перебрасывает удочку в сторону ленивой Аи, и та впервые за всю карьеру не желает ловить её и сосредотачиваться на делах. В это самое время в их противостоянии наблюдался третий лишний. Ая не станет называть Момидзи такими неблагодарными словами, конечно же, пока та не устремится как-либо им помешать. Величавой волчице шла роль судьи и наблюдателя. Но чтобы первое так и не выросло из капелек второго, недопустимо было дать ей произнести хоть слово больше. Ая видит, как сосредоточена Момидзи; на розовых губах отпечатался молчаливый оттиск наблюдения. Вот-вот она произнесёт что-то, способное помешать Ае сохранить бразды правления бассейном. Она обязана была ей помешать!

- Я очень долгое время относилась к Тэнси-сан с огромным интересом, - начала Ая почти пренебрежительно к себе, - И даже если осознавать, что именно она не успела прибыть к самому началу этой истории, немного опоздав... это не делает её присутствие здесь хоть сколько-то ли менее приятным. Ведь теперь она сможет услышать всю историю целиком, а мне не придётся повторяться! Тэнси-сан, полагаю, редко испытывала удовольствие выпить, живя когда-то в Небесах?

На лице небожительницы возникли вдруг морщины.

- Выпивки там в достаточном количестве, и она... отвратительно, безумно, ужасно идеальная. У неё мягкий, нежный вкус небесного нектара, вызывающий не опьянение, а напротив - просветление. Наверное, дело в том, что небесное сакэ делается из этих треклятых персиков. Оно, безусловно, понравилось бы смертным, и вы бы наверняка сочли его самым лучшим напитком из всех, что вы пили когда-либо... Но любой нормальный человек начнёт испытывать к нему истинное отвращение, когда приходится тысячу лет подряд пить только его!

А остаётся ли сакэ, сброженное из персиков, сакэ по своей сути? Это напоминает мне...

- Ну что же, тогда я признаюсь, что под тысячу лет назад даже просто выпить уже было целым испытанием, - продолжала Ая, - То, что мы сейчас можем лакать сакэ из огромного и прекрасного банного корыта (*намеренная ирония*) - невероятная заслуга кого-кого, но самих óни, злейших врагов Небес. Но не спешите волноваться! Под нашим "онсэном" не сидит какой-нибудь дикий или рогатый зверь-отшельник и не производит сакэ магией. За всем стоят их питомцы, чудесные спиртонесущие рисовые черви. Их можно называть алкогольными червями****** для удобства. То, что мы сейчас пробуем - произведённый ими в гигантских количествах экстракт, и если вы всё ещё можете вкушать его после знания об этом... вы на шаг ближе к тому, чтобы стать тэнгу!

Ая усмехнулась, задумавшись о том, какое счастье выпало на её голову родиться под благословением небес. Тэнси, очевидно, думала о том же самом - даже если и с совершенно иным смыслом. Она тоже улыбалась... но, быть может, совсем не счастливо, как Ая.

- Однако в те времена, про которые я говорила, никаких червей в помине не было, а пить хотелось ни капельки не меньше. Устройство нашего замечательного общества в ту эпоху... отличалось от текущего, - вспомнив про это, она негаданно поморщилась, - Скажем так, в деревне всегда оставалось как минимум пара десятков тэнгу, чтобы участвовать в производстве сакэ по традиционной технологии, и рис, который требовался для этого, гораздо чаще отнимался у людей, чем выращивался самостоятельно. И очень часто я были среди тех, кто также отдавал себя трудоёмкому делу производства. Но каким же... образом производили сакаи так давно, вы можете спросить? Ответ, конечно же, заключается всегда во рту. Куда сакэ уходит, оттуда оно же и приходит. Как говорили тогда, кажется, "богата губа, раз может позволить работников нанять - два ряда белёхоньких зубов". От этих зубов-то тогда требовалось лишь... пережёвывать рис и сплёвывать его потом в огромный общий чан.

Она долго, очень долго ждала этой возможности. В страшилках тэнгу - таких, как эта, разумеется - равных нет вообще. Может быть, лишь привидения знают большее количество неприятных и будоражащих историй, и если даже Момидзи, как Ая заметила мгновенно, трепыхнулась, будто её электричеством ударило, реакция Тэнси обещала быть...

Давай! Скорчи мину! Сделай что-нибудь!

Всему виной, конечно, замедленное восприятие времени у тэнгу, но эти мгновения вновь растянулись для Аи на целую нескончаемую вечность. Скажет ли она что-нибудь? Сморщится ли в отвращении, поняв, в чём они купаются на самом деле? Стоило ведь ожидать, что небожительницу, способную единолично объявить войну всему Гэнсокё, не провести подобными россказнями, но Ая не оставляла надежд на весёлый результат. Она ждала. Ждала. И каждый миг утомительного ожидания оборачивался совершеннейшим разочарованием - Тэнси оставалась весела и невозмутима. Быть может, Ае только показалось, но в глазах небожительницы всё равно промелькнула секунда удивления...

Это было бесполезно, и Ая обязана была вывернуться из создавшегося положения. Мириады мыслей крутились в её голове, с молниеносной скоростью вырисовывая целую новую историю, связанную с предыдущей только смыслом. Ибо ничто иное, кроме славной маленькой истории, уже не могло бы спасти её господство здесь.

- На самом деле, сакэ, которое мы пьём прямо сейчас, гораздо ближе тому традиционному, чем производимое людьми., - шептала она, будто это нечто сокровенное, - Оно состоит из нас самих, в какой-то степени. То, что мы едим и пьём, рассказываем о нас больше, чем всякая легенда. Представьте, словно в пищу мы употребляем собственное отражение или собственную тень... после такого ежегодные жертвоприношения богам совсем не так уж удивляют, правда? А пережёванный нашими зубами, сброженный нашею слюною и переваренный самим же Временем, сакаи из божественного риса восстаёт в божественное продолжение нас всех. Мы приносим его богам, и боги ветра или неба отвечают нам, ибо знают, что вместе с ним в разукрашенной керамике мы приносим по кускам самих себя и недели времени, потраченного на создание его. Мы пьём сакэ... и вкушаем то с ним, чем являемся на самом деле. Заметили ли вы, Тэнси-сан, что вкус в бассейне изменился за те несколько минут, что вы здесь были? Вы можете в это не поверить, но... он впитал вашу эссенцию, само ваше естество, уподобившись тому, чем вы являетесь, и сделав это, преобразился к лучшему - сакэ всегда стремится к совершенству. То, каким он был до этого - естество моё и Момидзи. Но теперь, приобретя и ваш вкус, согласитесь ведь, букет и аромат стали гораздо, невообразимо лучше...

Само ваше пребывание здесь, Тэнси-сан... уподобляет его Небу.

В жизни журналиста вечно находится момент, когда хочется услышать комплименты не из своих уст, а про себя. Сейчас Ае ничего так не хотелось, как если бы кто-нибудь сказал подобное и про неё саму.

*Хоро - уникальный самурайский плащ, напоминающий больше подушку безопасности в автомобиле, чем нечто европейское.
**Миро - классическая противодождевая накидка, без которой не мыслил себя простой японец в старину.
***Среднеземелье - калька с самоназвания Китая и его названия на японском.
****Ван - царь или король на классическом китайском.
*****FULL TSUNDERE MOD IS ON!
******Алкогольный червь - калька с названия червя на японском. Кандзи, использующий для сакэ как слова, означает "алкоголь" или же "спирт" вообще, что создаёт определённое неудобство в распоряжении всяческими терминами, связанными с ним. Безусловно, причина этому такова, что японцы тысячелетия не знали ничего, кроме рисовой водки или же вина, и это отложило неизгладимый отпечаток на всю лексику, связанную с этой темой...

Отредактировано Syameimaru Aya (2020-06-25 17:41:52)

Звенья металлических колец звенели в воздухе, наполняя слух утробным грозным гулом. Символ храма Мории объединённый и часть силы его изменчивой богини. Загадка раскрывалась, и всё теперь, что оставалось Ае - пожать её плоды.

Истинно артистическая радость - добиться признания у публики. Журналист, будучи артистом от газеты, способен добиться таковой через заслуженных трудом и потом возлюбленных читателей. Но если представить каждого читателя как звено, смыкающееся раз за разом неутомимым, постоянным ходом с следующим в неком подобии необъятной воображением цепи - цепи признания и славы, - то какое место в ней занимать будут сами сенсации и новости? Будут они смазкой, обеспечивающей цепи равномерное движение на пути к журналистскому бессмертию, или мельчайшими молекулами сросшихся вместе присоединённых друг к дружке крепко звеньев, без которых ни одно звено никогда не сольётся истинно с другим? Цепочка выводов и размышлений, что совершаются при написании достойной новости, немыслима без звеньев мысли тоже. Каждая новость состоит из ещё меньших новостей, как всякая составная часть цепи состоит из мельчайших связей между такими же составными элементами. Не приходится и говорить, что звенья цепи этой новости Ая собирала втайне ото всех уже несколько как месяцев.

Впервые она осознала присутствие четвёртого лишнего в храме Мории не более квартала назад. Время в Гэнсокё тянется медленно и может литься ещё медленнее, если древний и уставший от веков ёкай, плывущий сквозь него, каждый день свой ощущает неотличным от другого. Приятным разнообразием тогда был облёт Горы ёкаев: ветер, треплющий волосы, играл на ощущениях старевшей души Аи, и небесный свет струился бесконечно из чертогов царства вечного, заливая все невзгоды безбрежным потоком наслаждений. Он был точно вертикальный коридор, начинавшийся в сверхдальних небесах, а Ая, застыв где-то у его начала, не смела двигаться вперёд. Быть может, солнце накажет её за гордыню, подпалив чувствительные крылья. Однако ей никогда не был досуг глядеть куда-то в небеса. Взор Аи был точно обращён в сторону родной горы, где сверкая изумрудами, разлилось уже обретшее место в её сердце озеро Сува, святое тело богини Мории. Недалеко от него высился и храм её. Ая никогда не поймёт стремление к пышности, громоздкости, которым тяготеют буддистские храмовые крепости, будто болезнью, паразитирующей на бедном человеке. Мория была противоположностью подобному, и здоровье било ключом из него ключом. Благородная простота и мирское изящество жили в каждой дощечке храмовой обители, и длинные офуда мерно трепетали под тёплым бризом лета, под каскадами солнца из коридора неба. Могло ли что-то осквернить первозданную естественность, наполнявшую всякий камешек на открытом четырём ветрам подворье, тот ласковый уют, что запечатлел себя в узорах из соломистой симэнава*? Один образ храма Мории искрил искренней и беспрекословной святостью, и редко обращавшаяся к богам Ая замирала, осознавая собственную воплощённую ничтожность в сравнении с величием и мудростью сущностей, обитающих в этом чудесном месте.

Могло ли что-то осквернить его?..

Могло... ли?..

Впервые она осознала присутствие четвёртого лишнего в храме Мории не более квартала назад. То был день, когда она залечивала бунтующий рассудок рассеянным полётом... был ли это седьмой полёт за неделю или же восьмой... девятый или же десятый... всякий раз, оборачиваясь в сторону храма, что искрился верой, она ощущала фонтанирующую святость, резкий выброс мысли, заставляющий творить, непревзойдённую элегию прекрасного, растекающуюся по её ёкайским венам, и иногда, лишь иногда, поставила бы на кон в споре жизнь, что храм смотрит на неё в ответ, не просто отмечая присутствие её, на что способна всяческая мошка на стекле, но и осознавая его со всей отдачей - так же, как любое разумное и мыслящее существо. Одна из Богинь приняла её существование во внимание. Ая должна была быть польщена. Однако вместо этого... в ней просыпалось сожаление, что она не может прославить их хоть немного больше, чем мыслями внутри себя.

И лишь в тот странный день она обнаружила, вновь и вновь покоряя небеса над гордо реющей Горой, что не ощущает при взгляде на храм почти что ничего. Что было это? Наваждение? Кошмар, воплотившийся вдруг в явь? Сумасшедший бред? Сияющее озеро расстелилось под нею, и храм стоял прямо перед ним, открытый всем ветрам горы и щиплющему бризу, и всё же она не чувствовала ни фонтана веры, ни ошеломляющего прилива ясной святости - то, без чего она не могла представить уже ни одного полёта над родимым домом.

Позднее она услышала, хоть и не из первых уст, о новом послушнике, или же вассале трёх богинь, происхождение и появление которого в храме Мории обладало на редкость противоречивыми характеристиками, и тут же связала два явления в простой логической цепочки. Звенья стальной цепи объединялись. Сияющая арка симэнава, окружавшая святой образ владычицы Канако, точно нимб на далёких западных картинах окружал священные образы святых и ангелов, угасла и не вызывала больше трепета в душе. Переливающееся озеро слепило, а не притягивало взгляд. Все переживания, что связывала тэнгу с храмом, разделявшим вершину Горы на святое и обыкновенное, растаяли, словно образ солнца в отражении воды, когда закат цветёт фиолетовыми сумерками. Гармония была нарушена, и Ая трепетнее прочих знала, с чем это было связано, что заставило её оторваться от прекрасного и ценного, наполняющего жизнь смыслом. С каким из нелюдей, посмевшим разрушить её маленькую вечность самоистязания. То, что давала её бесцельным дням причину быть, то, что смиряло её горечь после заморозки всех статей и временного закрытия газеты, было оборвано самодовольным полудемоном. Даже не зная его в лицо, она не могла ему этого простить.

Быть может, это была самая главная причина, по которой она не стремилась производить с новым обитателем Гэнсокё знакомство, когда материал для статьи уже был настолько близок. То, что он лежал перед ней поперченным и вымазанным маринадом, ещё не означает, что ей стоило браться за его готовку. Сладкий запах дурманил её чувства, но она сдерживалась, осознавая с яростью и негодованием, что может различить за толстым слоем пряностей мерзкую гнильцу. То, за что ранее она бы взялась без промедления, теперь сверзило неусыхающим зловонием, и Ая боялась того, что завоняет в том числе, прикоснувшись к этому подобию сенсации в лице ханъё.

Увы, сейчас у неё просто не было никакого выбора.

Поймёт своевольная небожительница её переживания или же нет, то не имело никакого смысла. Кости были брошены. Стальная цепь, один из символов богини Мории, смыкался всё крепче и крепче вокруг белой шеи тэнгу. Она рождена была, чтобы творить мир новостей и создавать из звеньев цепи. Никто её не испугает.

Я разузнаю всё, что у неё могу узнать, а потом попытаюсь перевести тему в какое-то иное русло. Не верю, что даже Тэнси-сан могла прийти сюда лишь для того, чтобы мне сказать всё это. Ещё с полведёрка ей... и даже небожитель отвалится и перестанет понимать, что происходит. А до тех пор - видимость максимальнейшего интереса!

- Тэнси-сан говорит, что ещё и с ведома самих Богинь храма Мории? Не побоюсь спросить... они лично одобряют всё происходящее или даже в нём участвуют?

Ая поклялась бы, что Момидзи хихикнула.

Или это сакэ ей попало в нос, когда она это услышала?

Покажет только время. Кости уже брошены. Цепи двинулись, управляя чёрным механизмом новостей, и Ая впрягается в него, чтобы творить то единственное, к чему предназначены все её текущие стремления - Бумбуммару, которым бы стоило гордиться.

*Симэнава - оградительная верёвка из рисовой соломки, используемая для пометки всяких святых мест и столь любимая Ясака-сама

День следующий. Начало следующего Акта.

Как заведено у всякого порядочного журналиста, есть часы, когда работа так и просится быть выполненной под чутким надзором работника или автора газеты, а есть часы заслуженного отдыха. Умение чередовать их в том небезызвестном Ае гороскопе, что называется естественными трудовыми буднями, есть характеристика порядочного тэнгу, и несоблюдение её — атрибут маргинала в их традиционно строгом обществе. Многие говорили Ае, что горячность, почти дотошный фанатизм, с которым она приступает к любому начинанию в области Бумбуммару, не только не приведут её прекрасную газету к топам популярности, но и отрицательно скажутся на ней самой: когда она, заработавшая дурную славу во всём раздолье Гэнсокё, прилетит опозоренная в родное гнездо у её старого издателя и взмолится о том, чтобы ей снова позволили печатать на Горе про тэнгу и для тэнгу, справедливо, жестоко и прекрасно будет наказание, которое назначат ей — выговор и испытательный срок до положительной ремиссии! Значило ли это, что из всех тэнгу, трудолюбивых и не очень, ненормальная активность Аи считалась чем-то отрицательным? Разве естественные трудовые будни — не миф для неё, работающей без перерывов и игнорирующей обычно саму концепцию заслуженного отдыха?

Это общеизвестная истина, что тот, кто взлетает выше прочих, падает дольше и расшибается в лепёшку. Единолично содержащая газету Ая могла сама решать, сколько уделять работе, а сколько — праздным развлечениям, и всё же, даже при этом непозволительным для общества казалось работать сутки напролёт. Какие мысли могут роиться в голове того, кто не видел отдыха уже целые недели? Дэдлайны и сроки подачи подпаливают тонкую верёвочку, связывающую рассудок и духовное состояние любого тэнгу с пороховым бочонком, и в бочонок этот олицетворяет неизвестность.

Было лишь естественным появляться в публичных заведениях каждый сяк да всяк, чтобы не вызывать подозрений у самых строгих блюстителей общественных традиций.

В конце концов, для них, тэнгу, традиция выпивки была так же священна, как культура новостей, и соблюдать её — долг Аи.

В сердце тэнгу есть лишь одно место, называемое домом. Без гнезда птице не принести потомства, не взрастить семью, не увидеть улыбки на лице любимых. В её доме каждая крупица пыли означилась родною славой, и светлое пространство комнат и бесконечный пол, устланный татами, заполняли душу и сами расплывались под ней в море безбрежного, вечно пустого неба, что представляет себе в снах каждый тэнгу. Небо Аи было осенне-голубым, с кленовыми листами, плывущими с горы, как ладьи, заполненные воинами, вечно важно и даже почти небрежно, парадных шёлковых рубахах, держащие луки в истёртых мозолистых руках. Она развернулась на футоне, вдыхая запахи старины и въевшегося в ткань аромата неизменно молодого тела, которым щеголяла она перед юными воронка́ми и неоперившимися воронятами, все как один — смотрят на неё. То был её дом, её славная берлога, летом освещаемая с четырёх сторон, зимою — крепко запертая от ветров, бушующих в вершинах. В прекрасной старине была сказочная простота, легендарные истории о воинах, одетых в бумажные наряды — скоро пропитаются они закатом, но пока пусть сверкают белым, пусть будут, как небо... дом её был подобен небу, чистый и открытый, и лишь рабочий стол, чётко ограниченный от всего иного дома папками бумаги, разбросанной намеренно неаккуратно, неопрятно, не подчинялся миру порядку её естественного мира. Входя в его границы, Ая символически покидала родимое гнездо и отправлялась в измерение труда, труда, труда. Короткое, но космическое по чувствованию путешествие.

Иногда на рабочий стол было тяжко даже и смотреть.

- Не будь я, конечно, тэнгу, моя голова раскалывалась бы сейчас, как колокол в Тион-ин*.

Моментом не менее символическим было и разорвать тишину всяким новым, раздающимся столь ясно утром. Осмеливаясь раздвинуть шторки тишины, приподнять завесу сонного молчания, царствовавшего в спальной комнате, Ая признавалась себя в окончании всех вчерашних празднований и нехотя вступала в новый день. Почему нельзя было вечно пить в той ароматной комнатушке, погружённой в томный полумрак? Принюхиваясь тонко, по-звериному, она ещё улавливала сладко разлитую пневму подогретого сакэ на тёплой коже, на бумажном одеяле и даже в следах, оставленных грациозными её ступнями по полу. Увы, тот день окончился. Рутина начинается опять, и вместе с ней разочарование, вместе с ним — и боль, и лишь когда эта боль подступит слишком близко, Ая вновь осмелится притронуться к спиртовому нектару. Работа просыпается со вскриком петуха. Вставай же, это по тебе бьёт колокол.

- Увы, во всём вчерашнем бреде мне неуловимо вспоминается, что некая таинственная небожительница рассказала об одном странном элементе...

Гора тэнгу, взметающаяся ввысь над всем земным. Одинокий и прекрасный храм, танцующий над озером гранями покатой крыши. Великие и славные богини... и низменный служитель, оскверняющий своим присутствием их святость.

- Неужели он действительно настолько плох?

Приводя в порядок все отведённые на утро потребные дела, Ая живо думала над необходимостью и действием в данной ей без всяких альтернатив заданием. В некотором смысле, теперь вся судьба спокойствия, которым живёт её народ, выпала единственно на её лишь плечи, и множество знакомых ей работников газет, печати или же архивов, ставшие свидетелями вчерашней напряжённой встречи, наверняка думали сейчас о том же самом. Вина за все дальнейшие события, что развернутся или же не развернутся в будущем, если она не справится в возложенной задачей, будет лежать единственно на ней, и само достоинство тэнгу-журналистов теперь зависит только от того, сумеет она оставить небогласную заказчицу довольной, или же разочарование её будет настолько велико, что громом и дождями обрушится на Гору в будущем — громом, который не остановить ни одному птенцу небес.

- Но разве делается всё настолько просто?

Конечно, написать нечто злостное и провокационное будет очень просто. Невероятно просто. Та, что трижды облетела Гэнсокё за движение век беловласых мудрецов, найдёт, какими фотографиями подкрепить ядовитое письмо, и скоро весть о похотливом скоте, обитавшем в Храме Мории, охватит все известные им земли, и небожительница восторжествует под хитрый гогот удовлетворённой журналистки. Крошечная шалость не обернётся ничем, кроме позора для лишь начавшего наращивать настоящую известность храма.

- А что последствия?

...Роковые, и потому не требуют никакого соответствующего описания.

Уже за завтраком Ая осознала, что статья в той форме, которую требуют от неё всеблагая Хинанави-сан, не может быть отправлена в печать. Небожительница сколько угодно пусть считает, что сообщила ей сенсационную правду в первой же инстанции, но Ая, долгие годы обмозговывавшая и очищавшая правду от неинтересного, давно приобрела развитую чуйку. Шарик риса упал в суп мисо, стоило ей понять со всей разочарованностью гения, в какую западню она попала прошлой ночью и какие средства могут ей потребоваться, чтобы оттуда выкарабкаться. Так же тяжко будет доставать раскрошившийся рис со дна горячей плошки.

- Должно быть, стоит сперва переговорить с этим Така-тян так, чтобы об этом не узнал никто из наших. Прислать ему приглашение взять интервью? Пожалуй, нет. Слишком много подозрений может пасть на меня и на него из-за вчерашнего, если учесть, сколько денег я уже потратила на ремонт крыши от этой непробиваемой небесной дуры. Тогда...

Первый шаг в любой открывающейся охоте за сенсацией — это наблюдение. Дабы понять намерения, действия и саму сущность будущего интервьюируемого, или же, сказать, допрашиваемого, нужно подготовить базу. Такую базу нельзя вообразить без разведки изнутри.

- Что же, что же**. Я всё одно желала посетить этот славный храм давным-давно — не как журналистка, разумеется, но как равная всем тем, кто отдают там свои молитвы и надеются на лучшее. С тем же успехом это можно сделать и сегодня.

И вслед за тем, подбирая наряд по такому духовному и возвышенному случаю, она сладко смаковала одну лишь мысль в ветреной своей головушке. Одну лишь только мысль, чтобы достичь, наконец, возрождения после месяцев писательской апатии.

Я уже иду к вам, Такагами-сама.

*Тион-ин — храм, в котором до конца XIX века был расположен самый крупный в мире колокол; расположен в Киото.

**Ара-ара!

Город тэнгу на Горе ёкаев в близости к полудню — потрясающее зрелище. Огненные скаты крыш ещё влажные и переливаются на солнце, достигнувшем зенита; каждый лучик многоребристой радуги выхватывает в стройных клинах двуногих птиц один из цветов, свидетельствующих о положении и ранге в обществе, и никто не может избежать суда светила. Ая несла с собою красный, цвет заката, но с такой высоты, которую она избрала, пикируя на облака и прорезая невидимые пики Преднебесья, высыхающим лужам на Горе не выхватить её наряда. Она хочет, чтобы третьим иль вторым сегодня её увидел достопочтенный Такагами, а первыми — сами ками Храма, куда она идёт делать подношение.

Странные вещички творятся в небесах. Ветер меняется, и ещё понемногу веет прохладой от нахлынувшего ночью ливня, но куда больше, быстрее и активнее мельтешат мои птички-конкуренты. Капли дождя в полёте. Мелкие и медленные.

Так высоко, как Ая, дождь не собирается. Она одна независима от мнений, одна преследует истину и правду, выцепляя факты с сооружённого ею трона журналистики, будто Эмма на великом суде душ. Мысли её должны быть чисты и незабвенны, если она желает войти в Храм, как прихожанка, и не навлечь на себя гнев могучих сущностей, там денно и нощно пребывающих. В этом смысле минутный полёт так высоко, как Ая бы могла подняться, был символическим самоочищением. Прошло много лет с тех пор, как она отдавала свою веру какому-то чужому богу. Лишь выкупавшись в лучах пламенеющего солнца, она могла сказать бы, что отбросила достаточно мирского, чтобы вновь встать на место прихожанина.

То было без всяких сомнений, что Ая позволила бы себе облачиться в такой полёт лишь в церемониальные одежды: весьма излюбленный ею покров расправленного кимоно, слепящего глаза белизной бархатного шёлка — его главное отличие от повседневных одеяний тэнгу было в красно-чёрном оби, приличествовавшем её статусу в иерархии вестников горных новостей, и токин, снежной вязью ниспадающий по распущенным тёмным волосам. Одежда, подходившая великому событию... или же похоронам. И, конечно, если к концу дня Ая обнаружит как бы про себя в газете ехидную заметку о воронах, обращавшихся в веру в пришлых и не заслуживших уважения в горах богинь, можно не беспокоиться про то, что её уже ночью взяли бы на смех во всех сакая города. Тэнгу не дóлжно смеяться над кем-то, кто посвящает себе вере.
Но я, конечно же, смеюсь. Хоть и уважаю.

Великолепная структура храма пестрела на фоне трёх холмов, массивные, но изящные дуги симэнава возносили земное, сотворённое для лишённого крыльев человека, к небесному, доступному лишь тэнгу и богам. Хоть Ая и могла летать высоко над Храмом Мория, и в мимолётных перьях облаков столб невидимой энергии доносил до её сердца незыблемую песнь веры. Подумать только, насколько велико должно было быть его присутствие в непосредственной близости к нему, за вратами тории. Но даже тэнгу не было позволено пролететь через них запросто так. Тории — этап заключительного согласия с богами, и тэнгу, известные враги для многих ками, должны были пройти через них пешими, крылья уложены за спиною, чтобы не отличаться от людей фигурой. Конечно, на Горе ёкаев этот обычай соблюдался чисто символически, но в низинах (не в Храме Хакурэй) в старину было обыкновенной практикой для тэнгу входить на землю богов смиренными, босыми и пешими даже тогда, когда селение вокруг уже горело, а умирающие от клинков крылатых молили избавить их от боли.

Отголосок прошлого в царстве древности вокруг. Только здесь, а не в современных апартаментах с приспособлениями журналиста в среднем кольце города, Ая чувствовала себя почти что ностальгически молодой и бодрой. Что, конечно, не отрицало того, насколько прелестно и юно она всегда выглядит в своей нынешней физической форме, ею избранной.

Наконец, сами птичьи врата. Так непривычно всякий раз смотреть на мир по-человечески, ещё минуту назад рассекая воздушные просторы, и зрелище смыкающихся граней раскрашенного древа над ступенями, где кончается подъём на плоскую платформу храма, под самою вершиною горы, напоминало то, что видит ключ, открывающий замок от сундука, наполненного отборным рисом — вход в некую таинственную сферу, полную богатства.

- Я вхожу с добрыми намерениями, желая оставить свой вклад в путь богов Гэнсокё... - пробормотала Ая, что на ум пришло, и ей подумалось, что оно звучало, будто мантра.

Сам храм вблизи был монструознее и выше, чем со всякого иного ракурса. Ая, разумеется, уже видела его первыми глазами, и всякий раз, когда ей приходится вступать на его святую землю, замирает сверкающими золотыми лалами в её воспоминаниях. Пороги храма вились подъёмом к неисчерпаемой белизне божественного. Стройные ряды омбасира, запечатанные от злых сил нетленною бумагой, даже в ней, тэнгу, вызывали странное волнение, и Ая с трудом силилась вообразить, какие муки их святой лик причиняет низшим, жалостным ёкаям, далёким от Небес.

В Храме Мория не было места вилянию и лжи, хотя богиней здесь была змея — безусловно, создание великой мудрости, — и не находилось сил для ёрзанья и пустословия, пусть правила им подобная лягушке. Для чистой прямоты требуются замкнутые в себе противоречия. Непревзойдённой простоты не добиться без сравнений, заставляющих струиться мысли по бумаге.

Будь я поэтом эпохи Хэйан, не смогла бы упустить замечание о том, как задумчиво дневное солнце в тени храмовых красот. Отчего так сладостно мне, ежель этот день уже не повторится?

Щёлк-щёлк. Клацанье клюва, принадлежащего, похоже, детёнышам перепела заставило её перевести взор ввысь, туда, где обод сидэ окружает исполинские брёвна омбасира. Какая глупая птица додумалась возвести гнездо под пятью ветрами гор, без опоры и защиты? Быть не может, чтобы птица, не способная даже разговаривать, как вороны, понимала благость богини ветра и горы и надеялась на её благословение. Могло ли быть, что перепёлка загнездилась там ровно потому, что богиня Ясака-сама не позволит ни одному детёнышу пролить напрасно слёзы? Ая пообещала себе навестить это гнездо ещё через несколько недель, посмотреть, научились ли птенцы летать. Если сила богини истинно так велика, они вырастут орланами, достойными парить в небесах с самими тэнгу.

- О, доброго вам дня, тэнгу с Горы внизу! - странно знакомый голос окликнул Аю, прервав трепетные её размышления так внезапно и грубо, что она едва смогла опомниться.

Невысокая фигура, едва ли не подскакивая при каждом шаге, приблизилась к ней на расстояние поклона, и Ая ответила соответствующей вежливостью, не разбирая, что за чудное создание стоит прямо перед ней. Разноцветная одёжка, пестрящая почти театральным*, каким-то мистически-религиозным пламенем, фарфоровая кожа и травянистые локоны волос — всё это выдавало в ней нечеловека, и всмотревшись пристальнее, она безошибочно смогла определить, каким ёкаем была перед ней стоящая. Рог прямо на макушке, изогнутые уши с закруглёнными мочками — это был, конечно, комаину, собачий страж храмов и святилищ. Мория была самым местом для неё. Если посмотреть на подножие храмового здания, с лёгкостью можно было разглядеть двух таких же псов, но каменных. Создание проклятой богини, живая комаину Аун-тян — старая знакомая для Аи.

В конце концов, я была там в тот день, когда она появилась на свет, переполненная мощью и готовая напасть даже на храмовую жрицу в её собственном же храме. Повезло, что тогда Рэйму не было на месте!

- А, Комаину-сан. Добрый день вам тоже. Как ваши обязанности в храме?

Маленькая комаину, будь она настоящей собакой, виляла бы сейчас хвостом. Может, пару лет назад они и встретились врагами, но с того момента часто контактировали, когда Ае приходилось искать какой-то материал в трёх гэнсокийских храмах, и сейчас сложно было бы обнаружить между ними какую-либо неприязнь.

- Вчерашняя уборка отняла столько сил... если бы не Такагами-сан, прислужник Котия-сама, мы не управились бы и до сих пор!

Уверен, тут не обошлось без одной небесноволосой девочки, закусывающей персиками и в ужин, и в обед.

- А, Такагами-сан! Будет ли странно, если я встречусь с ним по своим делам?

Ответ не заставил себя долго ждать:
- Должно быть, он сейчас очень занят — практикуется. Но если вы пока почтите богинь храма, к моменту, когда закончите, он наверняка освободится...

Необходимым условием правдоподобия всего этого маскарада была искренность намерений, и Ае просто пришлось бы сделать это, чтобы не возникло лишних подозрений. Однако...

- Вообще-то, мой вопрос как раз касался его службы. Я пишу статью про нового постоянного прислужника и желала бы взять интервью лично у героя номера. И, строго между нами, очень важно проверить его компетентность. Сегодня мне нужна помощь истинного храмового жреца.

Конечно, какая фраза, обронённая здесь, пройдёт мимо богинь храма? Пусть знают, что тэнгу смотрят и следят за ними, и что лучше бы им контролировать своих питомцев. Под питомцами пусть будут и храмовые псы, и разгульные полуёкаи...

- Не могла бы ты, пожалуйста, сообщить ему об этом?

А Ая же пока совершит все надлежащие пожертвования.

*Театр но обыкновенно обыгрывал религиозные и мистические сюжеты и считался до того волнительным и пугающим, что его часто запрещали, чтобы не отпугнуть богов от местности в канун какого-либо праздника, а люди падали в обморок от увиденного ими на прямоугольном сценическом помосте.

Этот день начался прекрасным, и каждая минута его приносила Ае всё большее удовлетворение. Перво-наперво, откланявшись перед услужливой и милой комаину, она проследовала к открытому всем ветра святилищу и постаралась вложить максимальное участие в молитвы, произносимые ей мысленно. Сила веры заключалась в мысленном напоре. Она царствовала безраздельно в мыслях, отточенных холодной логикой, и чувствах, идущих из глубины души, и находилась где-то посередине, объединяя, как должно быть, земное и небесное. В молитве следует быть честным, и быть кланяющимся необходимо тоже. В молитве ты соединяешься с божеством, как с чем-то высшим, и нельзя представить подобное общение без иерархии.

Однако даже это ближе к диалогу, чем общение смертного человека со скалою или небом.

Сегодня, когда физические воплощения богинь отсутствовали в Храме, Ая отдавала им эманацию своего трепетного чувства через мысленное преклонение.

Конечно, ей следовало и оставить некоторое подношение, и помимо полуобязательного взноса на развитие технологий Гэнсокё, оставленного ею монетами в объёмом ящике, Ая подарила храму редкую муку, называемую чудодейственною. Секрет её изготовления остаётся тайной для всех, кто не родился и не провёл жизнь в горах Яцугатакэ, покоряя небо и живя вольно и прекрасно, но труд, что был затрачен на неё, силы, использованные для получения такого совершенно по просеву материала, отразится через веру Аи в вышине. Её вклад не останется забытым.

Всё это не заняло слишком много времени. Уже довольно скоро вернулась маленькая комаину и повела Аю за собой, и она возрадовалась тому, что её проведут за кулисы этого фонтана святости. То чувство затмения или осквернения, которое она связывала с появлением в храме четвёртого деятеля веры, не способно выдержать молитвенный напор и распадается перед тем, что можно было бы назвать благотворным рвением, и Ая ощущала искреннее счастье, или же то, что можно было им назвать — чувство радости, восторга, наполнения внутри, — разливающееся по горячим венам от близости к неприкосновенному и девственному лону Неба. Воистину, это был храм, подходящий тэнгу полностью. Было ли взаправду нечто, что способно отравить его?

Уже совсем скоро, продефелировав через выстланную кладкой храмовую площадь — нарядное собрание картинок из природы, соединённое в полной гармонии друг с другом и зелёными холмами подле, — они с Аун-тян достигли крошечного закутка с каменными фонарями рядом. Вечером эта меланхолично-буддисткая картина была наверняка прекрасна при закате, сейчас же с покатого обрыва, обнесённого резным забором, открывался дивный вид на северную область Гэнсокё — необжитую людьми и почти что дикую.

Он был там, ожидая их. Стройный, но твёрдый и упругий, как укреплённая годами ива, Такагами Кайто возвышался над Аей почти на голову, даже если брать то, что каблуки на её гэта выглядели длиннее, чем рог на голове у комаину. Взгляд оценивающих глаз вызывал у Аи любопытство; это она должна была проверять его на вшивость, а не он её. Впрочем, давно привыкнув к такому обращению, она не желала давать ему повода завоевать преимущество. Сегодня начинается проверка силы, и Ая в ней — в роли судьи.

Она двигалась элегантно, желая движениями не дать ему даже и опомниться. Как осенний ветер, она подкралась ближе, нацепив самую очаровательную улыбку, какая была в арсенале её масок, и достав записную книжку из привязанных к боку ремешков, представилась самым формальным и коротким образом:

- Так приятно, что храм Мория уважает сотрудничество с тэнгу. От имени всех собратьев, приветствую вас, вассал храма Мория Такагами-сан. Я Сямэймару Ая, самый быстрый журналист. Сегодня отличный день, чтобы поговорить на свежем воздухе! Я и моя газета очень давно ждали знакомства с вами. Искренне хотелось поговорить с Такагами-саном об его новом назначении.

Помедлив самое мгновение, Ая нанесла заключительный штрих на полотно:

- Все тэнгу только и судачат о новом прислужнике богинь на Горе ёкаев. Но... так ли он хорош, на самом деле, как они все говорят?

Отредактировано Syameimaru Aya (2020-10-30 13:29:19)